Ребенок еще не появился на свет, а все уже готовились к его приходу. В те годы, когда вся интеллигенция страны, ее ученый мир был расстрелян, сослан в ГУЛАГ и прочее, на кафедре истории МГУ сохранился, к немалому удивлению, состав преподавателей-востоковедов, чьи головы, по тем временам, должны были бы быть в первую очередь отсечены приспешниками Сталина.

Игорь Михайлович Рейснер - ученый-востоковед, преподавал историю Индии. Он был еще и основателем афганистики на кафедре. Профессор, доктор исторических наук, человек энциклопедических знаний, он сразу же отметил недюжинные способности Л.В. И не мудрено. В то время, как ее однокурсники едва справлялись с одной работой, она брала еще и еще. Видя, как она все свое свободное время пропадает в Ленинке, Рейснер пригласил ее за дополнительной литературой к себе домой. Дело в том, что в институтской библиотеке уцелело лишь самое малое. Вместе с представителями ученого мира на костер истории были отправлены и их учебники, "врагами народа" стали и их научные труды. Так самые лучшие знания были уничтожены сталинским режимом, Л.В. неоднократно убеждалась в этом, когда библиотекарши, устав подбирать и расставлять за ней горы востребованной ею литературы, вытаскивали с означенных полок всю имеющуюся и ставили перед ней - разбирай, мол, сама. И она, к своей радости, натыкалась в этой куче на чудом уцелевшие книги ученых, расстрелянных или замученных в лагерях, а чья-то добрая рука, по неизвестной причине, не уничтожила их в свое время. И эти фолианты, как крупицы золота, теперь оказывались в руках пытливой студентки исторического факультета МГУ...

В то время, как Рейснер рассказывал ей об Индии и многом другом, она сидела в его квартире, внимательно его слушала и с большим интересом рассматривала портрет его сестры, красавицы из средневековья Ларисы Рейснер, кисти Ильи Репина. И отмечала, что брат как две капли воды похож на свою сестру, но... в отличие от нее, был некрасив. Разгадка такого феномена пришла потом к Л.В. в зрелые годы.

Так вот, этот Игорь Михайлович Рейснер был родным братом своей легендарной сестры, чей образ запечатлен в известной "Оптимистической трагедии" Всеволода Вишневского. Лариса действительно была комиссаром Волжской флотилии в двадцатые годы. А командиром был... Берлин. Тот самый Берлин, что в двадцать шестом году, году, в котором родилась Л.В., был вице-консулом в Урге и не побоялся дать Рерихам визу в Монголию, тем самым спас их от преследования "энкавэдэшников". И это несмотря на то, что сам Берлин уже получил в тот момент депешу о немедленном их задержании и отправке назад, в Москву. Можно себе представить, что бы там их ожидало Берлин впоследствии преподавал Л.В. историю Монголии. Эти учителя были истинными поэтами своего дела.

В один из таких домашних уроков Л.В. отметила, что, читая тетрадь лекций Рейснера, в некоторых местах вдруг резко менялся стиль повествования. Она вбирала эти места на одном дыхании. Когда Л.В. сказала об этом Игорю Михайловичу, тот признался, что это из книги очерков сестры. Она оказалась блестящим журналистом. В свое время были опубликованы ее книги, но впоследствии изъяты, так как ее имя стало запретным. Ее первый муж был первым послом Страны Советов в Афганистане - Раскольников Федор Федорович, который потом, как и многие сильные люди страны Советов, стал жертвой сталинских репрессий. В свое время он был участником февральской и октябрьской революций, наркомом морских дел, членом ревсовета Восточного фронта, командующим Волжско-Каспийской военной флотилией, где они и встретились с Ларисой. Был он и командующим Балтийским флотом, затем талантливым дипломатом и литератором. Там же, в Кабульском посольстве, третьим секретарем работал и Игорь Михайлович. И, как писала в своих очерках Лариса, "когда мы подъезжали к афганской границе, то на коне уже нас ждал Гога". Так она называла своего младшего брата. Лариса потом написала еще книги очерков "Фронт", "Уголь, железо и живые люди".

- "Очерки об Афганистане" Игорь Михайлович дал мне прочитать в качестве награды, - пояснила Л.В. - "За великолепные литературные способности, пытливый ум", как он сказал... Я горько сожалела, что этот дар человечеству был уничтожен, - Л.В. замолчала. Но ненадолго.

- Второй муж Ларисы был не менее интересной личностью - Ра-дек Карл Бернгардович, деятель международного социал-демократического движения, публицист, член ЦК РКП(б), член Исполкома Коминтерна, которого, как и первого мужа, достала кровавая рука Сталина. Его тоже расстреляли, якобы, за измену. Ларису ждала та же участь. "Но она умела всегда вовремя "уходить", как сказал мне Игорь Михайлович, - продолжила рассказывать Л.В. - Лариса умерла от скоротечного туберкулеза в совсем молодом возрасте. Ей был тогда всего тридцать один год...

Правда, хорошо зная это время, я ставлю под сомнение непричастность к ее "скоротечному туберкулезу" все той же коварной сталинской руки. Героя-легенду "Оптимистической трагедии" невозможно было убрать иначе. Все герои, как казалось вождю, затмевающие его славу, были уничтожены подобным образом - смерть от быстротечной, якобы, хвори или во время, якобы, операции...

И почему остались эти люди на кафедре истории? Эти люди, равно как и ее самый близкий по духу учитель, Алексей Михайлович Дьяков, лично знавший Юрия Николаевича Рериха и тесно друживший с ним весь короткий срок его жизни в Москве, остается только догадываться... Будущий "востоковед" был той осью, вокруг которой сплетались диковинные, никому еще не видимые и никогда еще не виданные узоры... В походных записях Н.К.Рериха 26 июля 1926 года, в день их освобождения из лап Ф.Дзержинского, разжатых его странной и внезапной смертью буквально "за пять минут" до прихода к нему по его уже неоднократному требованию, есть такие строчки: "Получена добрая весть. Идем "под знаком посева". Этот день и был светлое воскресенье - день рождения Л.В.

Николай Максимович Гольтберг, преподававший Л.В. историю Индии, был братом Анатолия Максимовича Гольтберга, радиокомментатора английской службы "Би-би-си", которая вещала против идеологического режима Советской России. И тем не менее, каким-то чудом Николай Михайлович уцелел и продолжал преподавать на кафедре, хотя востоковеды тогда пострадали от репрессий даже больше, чем генетики.

- Практически, меж нами не было разницы двух поколений, -рассказывала Л.В. - Ему было тогда приблизительно лет сорок пять -пятьдесят, а мне восемнадцать. И меня приглашали домой. Я пользовалась их литературой. В библиотеках не было ничего! Но и на всем курсе нас было не больше двадцати восьми человек. В то время пойти на индологическое отделение было равно безумию. Это было бесперспективно. Может быть потому отношения преподавателей со студентами были особыми. Николай Максимович был человек старого интеллигентного воспитания. Когда я была аспиранткой, он предложил мне работать над книгой. Помню, мы засидимся над ее составлением, проголодаемся, и Николай Максимович таким заискивающим голоском в очередной раз просит свою жену накормить нас. А та в ответ: "Вот от Касатки что останется, тогда..." А Касатка - это ирландский сеттер. Красавица! Галина Александровна работала переводчицей английского языка. В их доме все были предоставлены сами себе, только Касатка заставляла себя уважать". И еще в этой семье все уважали Игоря Михайловича. Их поздний сын, Саша, совершенно не считался со своими родителями. И его тогда воспитывал Рейснер. Это очень положительно влияло на последующее поведение отрока. Даже когда Рейснер применял самый результативный метод воспитания -ремень, тот молчал и воспринимал это, как награду. Он уважал этого интеллигентного и выдержанного человека, с которым было всегда интересно, даже когда в его руках элегантно и сурово было зажато последнее доказательство его вины, свидетельство непочтительного сыновьего отношения к родителям. Он философски изрекал в таких случаях: "Битие определяет сознание".

А сам же Рейснер обладал опытом воспитания двух своих сыновей, которых малолетними бросила ему на руки жена-англичанка и накануне второй мировой войны сбежала в Индию со своим другом коммунистом из Коминтерна. А потом слала ему литературу об Индии на английском языке. Эта литература и составила основу библиотеки факультета.

Вот таковым был "тандем" учителей МГУ тех времен, формирующих личность студентки, аспирантки...

И главным учителем, с которым они стали большими друзьями, поскольку встретившись, тот сразу понял, с кем имеет дело, и повел ее в те знания, что имел сам, был Дьяков Алексей Михайлович. Они с Л.В. одинаково относились к Индии, они чувствовали ее душой, ее и Восток. Ее научный руководитель, ученый, востоковед-индолог, профессор, самостоятельным трудом, без специального образования, а практикой жизни завоевавший это звание к пущей зависти своих коллег. Бывший комиссар, врач, работавший в г. Хароге, на Памире, прошедший бои в Таджикистане, работавший в Коминтерне - Дьяков Алексей Михайлович. Вот кто был ее главный учитель того времени, друг и наставник, к которому она прикипела всей душой, да так, что когда пришел срок его ухода в мир иной, она очнулась ото сна, и посмотрев на часы, поняла, что он покинул эту землю...

- Алексей Михайлович был не только востоковедом, но и орнитологом. Он знал все породы птиц. Его дом был певческим домом. Клетки с невиданными мною доселе птицами стояли одна на другой. И он трогательно заботился о них. Жена была ему другом и разделяла его привязанности. Таких диковинных птиц я больше уже нигде не видела, - рассказывала Л.В. - А главное - все пели и "разговаривали" со своим хозяином. Это было такое интересное зрелище!

Представляю, что за райский уголок была квартира ее учителя, где все дышало радостью...

Он был руководителем ее диссертационной работы. Сам же он, как и Юрий Николаевич Рерих, был прекрасный лингвист. Знал почти абсолютное большинство языков народов Востока, прекрасно владел фонетикой. Он единственный, кто знал на кафедре в совершенстве такие языки, как хинди, урду. И потому был первым переводчиком на высоком уровне. Сам он окончил Саратовский университет еще до революции и получил образование врача. Воевал с басмачами. И когда в Хароге те взяли его в плен и повели на площадь расстреливать, предварительно для устрашения собрав всех его жителей, то у них получилась "осечка" - жители закрыли его своими телами. В течение двух часов они держали оборону. И басмачи ничего не смогли с ними сделать. А тут подоспел и наш отряд. Так Алексей Михайлович Дьяков был спасен благодарными жителями Харога от расстрела. До этого драматичного момента он вместе с отрядом долго стоял в этом городе и успел сделать немало. Тогда, на площади, он понял окончательно, что его сердце и знание принадлежат этому народу. Там же, на Памире, он в совершенстве узнал его язык и наречия, и люди считали его своим.

- Он всегда говорил мне, - вспоминала Л.В., - "удивительный народ эти памиряне! Надо бы узнать, откуда они пришли на Памир? " Так вот, Дьяков после победы над басмачами остался в Таджикистане и вскоре стал министром здравоохранения. Но в стране Советов наступили времена тотального сталинского террора. Всех людей, имеющих авторитет в народе, убирали разными способами. Сгустились тучи и над Алексеем Михайловичем. Расстреляли его сестру. И его разжаловали... А когда там появились первые индийцы-комин-терновцы, которые создали впоследствии в Индии компартию, правы были те, кто писал, что "во всем чувствуется рука Москвы", Дьяков познакомился с ними. Они приняли его к себе на работу. С ними он в совершенстве изучил хинди и урду.

- А потом, наконец-то, судьба его привела в Москву, - торопливо прервала я рассказ Л.В., испугавшись, что такой неординарный человек, как Дьяков, может не дожить до поступления Л.В. в МГУ. Она рассмеялась в ответ, продолжая:

- Работая в Коминтерне, он взялся за основательное изучение "индийского вопроса". Защитил сначала диссертацию и получил степень кандидата исторических наук, потом докторскую по "национальному вопросу". Защитился потом по целому ряду других наук, например, геологии, орнитологии. Можешь себе представить, как не любили этого "самозванца" его некоторые коллеги со специальным образованием, но не стоившие и его мизинца. Он же мне и раскрыл тогда глаза на племя тода в Южной Индии, куда я потом ходила и написала о них книгу, которую переиздавали не раз не только у нас в стране, но и за рубежом. Особенно она полюбилась в Германии. И опять же своей писательской жизнью я обязана Дьякову. Когда я первый раз приехала из Индии, то три месяца не отходила от письменного стола. Написала. И положила в стол. А Алексей Михайлович спрашивает: "Неужели ничего не написала? Не поверю. А ну покажи!" Можешь себе представить, с каким нетерпением и трепетом я ожидала приговора! - Л.В. замолчала на мгновенье, а потом продолжила: - Так "Дороги в джунглях" первой увидела свет. Ну а потом пошло и пошло, - закончила она.

Благодаря поддержке Алексея Михайловича, она отошла потом от темы своей диссертации "Рабочее движение в национально-освободительной борьбе Индии", вовремя сумев понять, что это не тот путь, которому стоит посвящать всю свою оставшуюся жизнь, хотя это шло вразрез с тогдашней "кафедральной установкой". Индия только-только освободилась от национального гнета, но Сталин не признавал ее, заявив, что "там - неоколониализм", хотя после провозглашения Дня независимости Индии - 12 апреля 1947 года, летом того же года с великим трудом вождем великой страны Советов было разрешено аккредитовать посольство. И только когда в конце пятидесятых годов другой вождь СССР, сменивший Сталина на его посту, Никита Сергеевич Хрущев поехал с визитом дружбы в Индию, все изменилось к лучшему.

- Тогда, в 1957 году, послом Индии в СССР был прекрасный человек, друг Юрия Николаевича Рериха, К.П.Ш.Менон. Он всячески способствовал его переезду на Родину, в Россию. По приезду Хрущева в эту страну, он организовал с ним встречу. Юрий Николаевич очень понравился Хрущеву, заинтересовал его, и тот быстро решил вопрос с его переездом в Россию. В августе он был уже в Москве. Хрущев распорядился дать Юрию Николаевичу кафедру, трехкомнатную квартиру на Ленинском проспекте, автомобиль "Волгу", дачу, которую Юрий так и не успел выбрать... Но не смог уберечь его от злопыханий большинства "коллег", которые откровенно мешали работать. Одним из истинных соратников Юрия тогда был Алексей Михайлович Дьков. Юрий Николаевич все же успел сделать очень многое для советской науки, и главное - выполнить дело своей жизни, он вернул нашей стране ее ценнейшее национальное достояние - самих Рерихов, стал мостом, по которому Рерихи вернулись в Россию, - сказала Л.В. Помолчала, и продолжила:

- Нас жизнь каким-то странным образом разминула с Юрием во встречах. В тот момент, когда он приехал в Москву, я уехала в Индию к своим племенам... Потом, я ни из каких встреч не делала самоцели. Все отдавала на волю судьбы... Все, чему надо быть, будет...

Вот что успела я тайком записать в свое время об учителях Л.В., которых с полным основанием можно величать великими.

Работа над диссертацией "Борьба рабочего класса Индии за руководящую роль в национально-освободительном движении" шла с большим скрипом. Добиваться материала на эту тему приходилось с огромными усилиями. Например, единственная коммунистическая газета, повествующая о рабочем движении в Индии, была в библиотеке головного института Востоковедения. А он находился в Ленинграде. Потом образовался филиал в Москве, и библиотека переехала сюда. Но архив с нужной газетой добирался еще целых полтора года. А другие материалы оказались в Ленинке. Работать приходилось только там. И там, уходя, все оставлять, поскольку на материалах стоял гриф "эсэс" - "совершенно секретно". Защита была где-то в пятьдесят втором году. В это время Сталин объявил амнистию. И вышедшие на свободу уголовники промышляли, где могли.

- Я ехала в троллейбусе с кем-то, была увлечена беседой и не заметила, что вскрыли мой портфель. А там лежала только что отпечатанная диссертация. Народ стал выходить, портфель мой зацепили, и из него вывалилась вся моя диссертация и рассыпалась по всему троллейбусу.

Это Л.В. рассказала мне в ответ на вопрос, не было ли каких, как я люблю говорить, "знаков Свыше" в ненужности траты времени на эту тему. А их, оказывается, было больше, чем надо. Но отрицательный результат - тоже результат. При первой же поездке в Индию Л.В. убедилась в том, что эта тема надумана. Она еще раз укрепилась в правоте своей позиции, и, в отличие от других, отказалась от продолжения работы над ней, за что, можно сказать, стала изгоем среди многих своих коллег по кафедре.

"Не изменять себе - исторически отличительная черта характера породы Трубецких"- эту фразу я не раз слышала из уст Л.В., когда она рассказывала о ком-то из этого рода. Она особенно ярко и драматично выразилась в предке Л.В. - князе Сергее Трубецком, стэк которого вместе с ладанкой хранится у Л.В. Умный и одаренный полковник, храбро сражавшийся в 1812 году за освобождение России от нашествия наполеоновских войск и прославивший себя редким бесстрашием, был диктатором восстания 1825 года на Сенатской площади. Волею судьбы оказался заложником темных страстей своих, якобы, идейных коллег по оружию. Целью Трубецкого и его сторонников 5ыло бескровным выступлением заставить царя пересмотреть существующую политику по отношению к народу. Поняв, что Рылеев ведет офицеров на кровавую бойню и втайне от него готовит убийство императора Николая Первого, Трубецкой накануне ставит единственным условием проведения восстания стопроцентный выход на Сенатскую площадь всех гарнизонов, заранее со своими единомышленниками сделав это условие невыполнимым. Так, рассчитывая на беспрекословную уставную дисциплину, он надеялся предотвратить кровопролитие. И рано утром в день выступления, обойдя посты и убедившись, что его доверенные полки выполнили свои обещания и не явились, и потому выступление не состоится, он, тем не менее, с тревогой в сердце, отправился к сестре. Беспокойство Трубецкого было не напрасным - Рылеев превысил свои полномочия, он пренебрег условием диктатора восстания и навязал трагическую развязку...

В доме своей сестры, припав к алтарю в молитвенном экстазе Трубецкой взывал к Всевышнему. Но, когда услышал пушечный выстрел с Сенатской площади, от безысходности свершившегося и вины за содеянное, упал в беспамятстве... В таком состоянии и нашли его у алтаря. В течение трех часов он не приходил в сознание. Где, в каких краях витал его мощный дух...

Трубецкого долго еще терзала мысль о собственной вине, мысль о том, что он не все сделал для предотвращения кровавого выступления. Это была высоконравственная натура. Суд, который он вершил над собой, был Высшим Судом его чести, и выше его на белом свете для него уже не было ничего. Трубецкой не смог ни тогда, ни потом до конца открыться товарищам по оружию, что же послужило причиной внезапной отмены восстания, чтобы не предать источник провидческих знаний, данных ему Силами Божьими о ненужности этого выступления. Он не стал доказывать свою непричастность к кровавым событиям на Сенатской площади, вошедшим в историю России как восстание декабристов, и разделил судьбу всех своих товарищей. На суде он мужественно перенес косые и недоумевающие взгляды многих из них, унижения правосудия и тяготы ссылки. Был приговорен к вечной каторге. Отбывал на Нерчинских рудниках.

Вот такова, приблизительно, история главного часа своей жизни одного из самых легендарных предков Л.В.

К оглавлению

Назад

Далее